№ 8-
ставку печати, онъ попалъ бы въ совершенно такое положеніе.
— Кому принадлежите эта словолитня и стереотипныя?
— Голике.
— Чья это гальванопластика?
— Голике.
— А эти цинковыя клише?
— А эта литографія?
— А эта фототипія?
— А трехцветное печатаніе?
— А геліогравюры?
И онъ все время слышалъ бы въ ответь:
— Голике, Голике, Голике...
Рабочій наверное восторженно воскликнулъ бы:
— Какой счастливецъ этотъ Голике!
Все лучшія вещи на выставке принадлежать ему! Надо будетъ спросить, кто
устроитель этой выставки, и посоветовать ему наградить Голике несколькими
золотыми медалями.
— Кто устроитель этой выставки?—
спрашиваетъ рабочій.
— Голике!
И тутъ рабочій глубоко вздохнеть.
— Такъ вотъ отчего все лучшія вещи
принадлежать Голике.
Все лучшія принадлежатъ ему.
Но и все худшія ему же!
И онъ подумаетъ:
— Какое адское самомненіе у этого
Голике! Онъ экспонируетъ себя и только
себя! Но нужно быть слишкомъ разно-
образнымъ [и богатоодареннымъ, чтобы
приковать къ себе общественное внима-
ніе. Чтобы напитать собой общественное вниманіе.
И я, признаться, какъ этотъ рабочій
думалъ:
— Однако и зазнался г. Голике!
И шелъ на выставку съ намереніемъ
осадить его самомненіе.
Но пришелъ и увиделъ, что Голике...
имеетъ право зазнаваться.
— Его выставка для насъ, работниковъ
печати, целое откровеніе.
Она показываетъ, что и въ Россіи пе-
чатаніе въ краскахъ можно довести до
совершенства.
Работы Голике для «Міра Искусства»,
«Русской Школы Живописи», археологи-
ческаго общества (— образцы тканей),
редакціи «Шута» (—коллекція Щербов-
скихъ каррикатуръ)—настоящіе шедевры.
Серовъ (—детскія головки), Сомовъ,
Врубель, Щербовъ, Рерихъ, Бакстъ до
того близки къ оргиналу, что не хочется верить, что это сделано въ Петербурге.
Некоторыя вещицы вышли интереснее
оригинала.
Напримеръ, фототипіи съ фотографій.
— Да. И русскіе могутъ работать.
— Жалъ, что Голике не Голиковъ!
Въ  этомъ  восклицаніи  больше   здра-
ваго   смысла,  чемъ    кажется    на первый взглядъ.
h. ГЕОРПЕВИЧЪ.
НА ХУТОРЪ.
СИНІЙ ВЕЧЕРЪ. БЪЛЫЙ ДОМЪ.
ДАЛЬ ВЪ РУМЯНцѴЬ ЗОЛОТОМЪ.
СТАДО   СЪ ПЪСНЕЙ МОНОТОННОЙ
плстушонокъ гонитъ сонный...
ТАМЪ, ГД-Ь СКОШЕННАЯ РОЖЬ,
ТЫ ИДЕШЬ И ТИХО ЖДЕШЬ.
БЕЗОБМАННАЯ   ТЫ, ЗНАЮ.
КАЖДЫЙ РАЗЪ ТЕБЯ ЛАСКАЮ.
МЕРКНЕТЪ ДАЛЬ, ДЕЗА БЛЕСТЯ,
СМУТНО    СУМРАКЪ ЗОЛОТЯ..
УБРАНЪ ПРУДЪ ЗЕЛЕНОЙ ТИНОЙ.
НИКНЕТЪ КРИКЪ ПЕРЕПЕЛИНЫЙ.
ВЪ САДЪ ИДУ И МНУ ТРАВУ.
СПЪЛЫХЪ ЯБЛОКЪЯ НАРВУ.
ВЪ СВ-ЬЖЕЙ МГЛЪ МЫ ЛИЦА СПРЯЧЕМЪ
Я ПРИЛЬНУ КЪ ГУБАМЪ ГОРЯЧИМЪ...
ЯКОВЪ ГОДИНЪ.
I.
Антонъ Петровичъ былъ на верху блаженства: онъ удостоился чести играть
въ винтъ у самого его превосходительства, Ивана Лукича Переспелова.
Первый разъ въ жизни онъ удостоился
такой высокой чести и боялся—не во
сне ли снится ему этотъ зеленнй карточный столъ, эти серьезныя лица лартне-
ровъ, эти серебряные подсвечники, этотъ
богато сервированный столъ съ закуской,
это довольное выраженіе на лице у самого его превосходительства.
Нетъ, это не сонъ. Его превосходительство подходятъ къ нему, къ мелкому чинуше, и чокаются рюмкою водки,
поздравляя съ выигрышемъ: «поздравляю
васъ, Антонъ Петровичъ... Большой
шлемъ, помните... ведь я рискнулъ и
выгорело»...
— На прикупку изволили-съ надеяться, ваше превосходительство...
— Вотъ именно я люблю рисковать...
А вы играете несколько прижимисто,
но все-таки вы превосходно играете... Я
очень вами доволенъ и, если опять соберемся повинтить, не откажите^ батенька, позову и васъ...
— Благодарю за честь, ваше превосходительство... всегда за счастіе почту...
Да! это все не сонъ.
Выигрыли въ винтъ онъ и генералъ:
онъ—10 р. 21 к., а генералъ—целыхъ
28 рублей!
Уже въ четвертомъ часу вышелъ отъ
генерала Антонъ Петровичъ, до того счастливый, что чуть было не отдалъ провожавшей его горничной десяти-рубле-
вую бумажку, но удержался и сунулъей
въ руку двугривенный.
II.
На утро Антонъ Петровичъ проснулся
въ одиннадцатомъ часу. Сегодня праздникъ,   погода   прекрасная    и   на душе
Антона  Петровича тоже прекрасн1НЪ
вспомнилъ о вчерашнемъ винте.
Чтобы еще разъ удостовериться^
этотъ винтъ не сонъ, онъ полезь въэ_
манъ жилета и досталъ оттуда вче*,.
ній выигрышъ... Вотъ десяти-рубль.
бумажка, вотъ двугривенный...
Но что же это?!
Ведь онъ вчера отдалъ этотъ двугр
венный   горничной  его   превосходителі
ства... Онъ ясно  помнить,   что достал'.
его   изъ  кармана жилета, въ которомъ
кроме выигрыша не было, ничего...
Боже мой!
Что онъ наделать!..
Онъ подалъ горничной самого превосходительства, вместо двугривеннаго, медную копейку...
О, ужасъ! Горничная доложитъ его
превосходительству о такой скупости
Антона Петровича... Его превосходительство подивится на его скупость... на
смехъ подымутъ... Всемъ разскажутъ,
все смеяться будутъ... Проходу не дадутъ... Ведь, и вчера его превосходительство изволили заметить, что онъ
«прижимисто» играетъ?!..
О, ужасъ!..
Что делать?!.. Какъ быть?!..
III.
Напрасно Антонъ Петровичъ хватался
руками за голову: положеніе отъ этого
не сделалось менее безвыходнымъ. Прощай, генеральскій винтъ!!.
Онъ не оделся... Остался въ постели,
сказался больнымъ, не велелъ никого
принимать и все думалъ и охалъ. А звонки
раздавались одинъ за другимъ: это его
сослуживцы приходили осведомиться о
томъ, какъ прошелъ винтъ у его превосходительства, какъ его превосходительство изволили себя чувствовать, что изволили сказать, какъ изволили пошутить
(о!    его    превосходительство    большой
ПСИХІАТРИЧЕСШЕ ЭТЮДЫ.
Благодаря любезному разрешенію проф.
Попова я въ теченіи целой зимы регулярно посещлъ съ студентами медиками
5-го курса Казанскаго университета лек-
ціи по психіатріи.
Каждую субботу профессоръ демонстрировать любопытныхъ больныхъ.
На вечерахъ, устраивающихся для
развлеченія больныхъ центральной лечебницы я имелъ возможность ближе
познакомиться съ некоторыми типами,
которые мною воспроизведены въ ряде
очерковъ.
СО СОТЫМИ УПОКОЙ.
Я познакомился съ этой барышней на
вечере у моего хорошаго пріятеля доктора N.
По виду ей было не больше восемнадцати летъ, но ея большіе черные глаза
глядели такъ строго, такъ серьезно, что
видно было, какъ сурово отнеслась къ
ней жизнь.
Въ ея наружности не было ничего
особенно привлекательная: средняго роста брюнетка, довольно правильныя черты лица, телосложеніе слабое, голосъ—
довольно пріятное контральто,—вотъ все,
что можно про нее сказать.
Но ея глаза сразу приковали мое вни-
маніе.
Почти противъ моей воли я ловилъ
ихъ загадочный взглядъ и почти противъ
моей воли искалъ случая разговориться съ ихъ обладательницей.
Я селъ протиі/ь нея на кресле, и пре-
дложилъ ей несколько пустяшныхъ вопросовъ.
Она была\ не разговорчива и отвечала
мне односложными словами: да или нетъ.
При этомъ она такъ серьезно смотрела на меня, что я сконфузился за
пустоту моихъ вопросовъ и переменилъ
тему разговоровъ.
Не помню, о чемъ я говорилъ.
Знаю только, что моя речь заинтересовала ее. Она не сводила съ меня своихъ
острыхъ глазъ и какъ будто немного
оживилась.
Мало по малу и она начала задавать
мне вопросы, мало по малу мы разговорились и къ концу вечера, мне казалось что эта барышня, которую я знаю
всего лишь три-четыре часа, мне давно
уже знакома.
Мы откровенно беседовали съ нею о
такихъ вещахъ, о которыхъ говорятъ
между собою только близкіе, близкіе
друзья.
И вотъ какую исторію изъ своей жизни разсказала мне эта барышня съ черными, странными, загадочными и чарующими глазами.
Мы жили тогда въ деревенской глуши.
Нашъ хуторочекъ примыкаетъ къ лесу, густому высокому лесу, въ которомъ
я такъ любила бродить.
Отъ нашего хуторка до ближайшей
деревни было верстъ семь, даже больше.
Мы жили втроемъ: папа, братъ и я.
Съ нами жило, конечно, несколько работниковъ, потому что папа не отдавалъ
землю никому, а всю разрабатывалъ
самъ.
Такъ, что, несмотря на отсутствие
вблизи деревенскаго поселка, мы не боялись нападеній воровъ, разбойниковъ, о
которыхъ слухи все-таки ходили.
Я съ дѣтства не была трусихой, не
боялась темныхъ комнатъ, не боялась
одиночества, не боялась духовъ и привидений. Съ детства я привыкла гулять
въ лесу: иной разъ до ночи бродишь,
ужъ свежо, роса,—а все домой не хочется.
Разъ я долго замешкалась въ лесу.
Сперва все любовалась, какъ красные
лучи заката пробиваются сквозь чащу
деревъ, а потомъ стала прислушиваться
къ вечернимъ песнямъ птицъ.
Сова прокричала,—пора домой.
Я совсемъ ужъ подходила къ дому:
вотъ еще повернуть направо, а тамъ тропинка, налево, — и домъ нашъ будетъ
виденъ.
Я шла и ни о чемъ не думала.
Вдругъ мой слухъ поразило тихое
пеніе.    =ѵШ'Чг
Я остановилась, стала прислушиваться.
Кто-то поетъ хоромъ.
Я изумилась. Кто бы  это могъ быть.
Можетъ быть работники, возвращаются
съ поля.
Нетъ,—они ужъ давно дома.
Да, наконецъ, это не ихъ голоса: пе-
ніе стройное, совсемъ такое, какъ я
слышала въ церкви... да и поютъ, что
то церковное.
Сердце у меня забилось, ноги подкосились, когда я разобрала слова этого
пенія: «Со святыми упокой!»...
Боже мой! Что это значитъ?—думала я:
церкви отсюда на двадцать верстъ кругомъ нетъ, да и кто же будетъ петь въ
такое позднее время.
А пеніе все приближялось, да приближалось: вотъ ужъ совсемъ близко поютъ:
«Со святыми упокой!..».
Безотчетный страхъ охватилъ меня.
Руки и ноги похолодели...
Я хотела бежать^ — и не могла: ноги
какъ свинцовыя, какъ приросшія къ
земле...
Я хотела крикнуть,—и слово замерло
у меня въ груди...
Холодный потъ выступилъ на лбу...
Я вся дрожала...
Сердце   щемило...
Въ голове все перепуталось...
Въ ушахъ какой-то шумъ, но этотъ
шумъ не заглушать зловещихъ словъ:
«Со святыми упокой!».
Я не знаю, что со мной дѣлалось.
Но только я упала въ обморокъ, потеряла сознаніе, а когда опомнилась,
зловещаго пенія уже не было.
И хотя мне по прежнему было страшно и по прежнему колотило въ груди
сердце, у меня хватило силы добежать
домой.
— Что съ тобой? Ты такъ бледна,
такъвстревожена!—встретили меня отецъ
и братъ.
И я разсказала имъ про то, что произошло въ лесу.
Отецъ прослушалъ разсказъ до конца
и, печально улыбнувшись, заметилъ:-«Это
мне предсказываютъ смерть...»
Братъ отнесся къ моему разска-
зу легко. Онъ прямо назвалъ это гал-
люцинаціей слуха и добавилъ, что
до сихъ поръ не думалъ, что я способна
на нее: очень ужъ я всегда была без-
страшною, здоровою и веселою.
— А теперь,—добавилъ онъ:—того и
гляди, что будетъ еще повтореніе твоей
галлюцинаціи...
Я выпила холоднаго молока и немного
успокоилась.
Вечера мы частенько проводили за
чтеніемъ.
Сегодня тоже папа попросилъ меня
почитать ему вслухъ.
Я начала читать. Сначала у меня голосъ дрожалъ, но мало по малу я оправилась.
Книжка меня заинтересовала, я увлеклась и совсъмъ позабыла про таинственное пеніе въ лесу.
Въ первомъ часу мы отправились спать.
Когда я вошла въ мою комнату, мнѣ
кажется, въ первый разъ въ жизни сделалось боязно въ темноте, которая ее
наполняла и которая глядела въ окна
ея своими загадочными глазами.
Я поспешила зажечь свечку.
Непріятное чувство разсеялось, но не
надолго.
Когда я сняла кофточку матросски и
подошла къ зеркалу, чтобы заколоть
волосы, я испугалась своего собственнаго
лица.
Оно было бледно, а глаза были какъ
будто не мои: въ нихъ   появился  какой